Тайна лабиринта - Страница 36

К оглавлению

36

В любом случае материала накопилось предостаточно. У Кобер была масса данных из Оксфорда для сортировки и анализа, списки знаков и вокабул – для сопоставления, а также каталожные карточки, которые нужно было нарезать, перфорировать и разметить. (Она не сумела скопировать все 2 тыс. надписей, однако в ее распоряжении находилось теперь почти 1800 надписей.) Также она приняла приглашение Джона Франклина Дэниела стать членом редколлегии “Американского археологического журнала”, чтобы помочь с рукописями о минойцах, присылаемыми авторами “с крякнутой черепушкой”. “Я вполне могу считаться специалистом по крякнутым черепушкам”, – ответила Кобер, получавшая бредовые “полинезийские” откровения некоторых своих пылких корреспондентов.

Кроме того, вскоре по просьбе Дэниела она начнет работать над своей третьей большой статьей. У Кобер уже было два крупных достижения: доказательство того факта, что минойский язык был флективным, и выявление соединительных знаков, на которых держалась система записи склоняемых слов. В третьей статье она откроет ряд скрытых отношений между знаками линейного письма Б.

Глава 7
Матрица

В сентябре 1947 года кончился стипендиальный год, и вскоре Алиса Кобер, как она с грустью сообщила Джону Франклину Даниэлу, вернулась “в академическую упряжь” Бруклинского колледжа. Несколькими месяцами ранее Кобер написала Сундваллу: “Должно быть, замечательно, когда с преподаванием наконец покончено и ты можешь сказать себе, что теперь можно просто учиться”. (Сундвалл был тогда на пенсии.) Но еще до конца года Сундвалл и Дэниел соблазняли ее возможностью побега.

В то время таблички с линейным письмом Б оставались недоступными: кносские хранились в Музее Ираклиона, а пилосские – в Афинах. Как и многие европейцы, Сундвалл боялся еще одной войны на континенте. Летом 1947 года он предложил Дэниелу идею: убежище для табличек нужно найти в Соединенных Штатах. Тот с восторгом ее принял.

Дэниел – молодой (около 35 лет) блестящий специалист, увлеченный эгейской архаикой и обладающий, казалось бы, безграничной энергией – был похож на человека, способного осуществить этот план. “По сравнению с вами ураган – не более чем легкий бриз, но при этом вы конструктивны”, – однажды восхищенно написала ему Кобер. В качестве вероятного места хранения табличек выбрали Филадельфию: в случае войны нападение на этот город казалось менее вероятным, чем, например, на Нью-Йорк. Дэниел приступил к деликатной миссии – нужно было убедить Пенсильванский университет учредить институт (Центр лингвистических исследований минойской культуры), который занялся бы изучением критской письменности.

Затем Дэниел пригласил Кобер на должность главы Центра. “Вы единственный человек в стране, настолько глубоко погруженный в материал, – писал он в начале сентября 1947 года. – Приняли бы вы участие в таком проекте, если бы он стал возможным?” С прагматичным пессимизмом Кобер возразила: “У меня есть работа, которая далека от идеальной… но за нее хорошо платят. Конечно, я не собираюсь держаться за нее всю жизнь, но пока то, что мне действительно нравится [фундаментальные исследования], доступно лишь мужчинам”.

Дэниел осаждал ее несколько недель. “Я преподаю в этом семестре греческую и римскую литературу в переводе и Вергилия школьного уровня – я едва могу это сдюжить, – писала она в конце сентября. – Я не смею сказать «нет», но и не смею сказать «да»”.

Деньги очень заботили Кобер. Она писала, что в колледже у нее “высокая для женщины-преподавателя ставка”, более 6 тыс. долларов в год – около 62 тыс. долларов сегодня. “Я знаю достаточно о заработках научных сотрудников-женщин и понимаю, что не смогу улучшить свое финансовое положение по крайней мере в ближайшие десять лет, – писала она Даниэлу. – Если бы не тот факт, что у меня есть мама, это не имело бы никакого значения”.

Несколько месяцев Дэниел продолжал интриги, и работа все сильнее тяготила ее. Неожиданно из Пенсильванского университета ушел Роланд Кент, известный профессор-индоевропеист, и Дэниел воспользовался этим поводом для привлечения Кобер в университет, предложив ей разделить свое время между руководством Минойским институтом и преподаванием греческой фонологии (этот предмет был ей ближе школьного Вергилия).

“Не рассчитывайте слишком, потому что я довольно молод для университетской политики и мое слово, возможно, весит даже меньше, чем я смею думать, – предупредил Дэниел осенью. – Кроме того, боюсь, есть некоторое предубеждение против назначения преподавателями женщин. Не знаю, насколько оно сильно – скоро мы это выясним”.

В декабре Дэниел написал Кобер, что, если он сможет это устроить, то в Пенсильванском университете появится курс критской письменности – отчасти на основе ее разработок. Она попалась на крючок:

...

Я пытаюсь сохранить равновесие, так что буду счастлива, как бы ни сложилась ситуация. Вы бессердечны … Вы вводите курс минойского письма!!! Я нашла его в расписании и обескуражена. Я смогла бы начать преподавать хоть завтра и спланировать весь курс за неделю или две… Зарплата не слишком меня беспокоит… Самое главное то, что мне нравится эта работа… Если вы, сватая меня Пенсильвании, сможете сделать хотя бы половину того, что вы сделали, сватая Пенсильванию мне, – дело в шляпе.

И Кобер, и Дэниел прекрасно знали, что шестеренки университетской бюрократии прокручиваются в масштабе геологического времени, так что не было произнесено ни слова о том, чтобы приступить к работе немедленно. Пока же Дэниел задумал нечто не менее важное, чтобы занять Кобер.

36